- 5 -
А. Вересов.
"Царев токарь".
Художник Р. Яхнин.
Тяжелая колымага миновала Шонфельд. За ней длинным поездом следовали возы с людьми и кладью. Андрей Нартов ехал с важностью, подобающей российскому посланцу.
Чужая земля пылила под колесами, чужая молвь звучала в ушах. Чистые маленькие домики белели среди деревьев. На лугах виднелись стада одномастных коров. Встречные пешеходы, приложив ладонь к глазам, долго следили за поездом, оставлявшим за собой пыльный хвост.
Нартов обеими руками снял с головы белый завитой парик, положил его под рогожку. Ветер приятно овеял русые, слегка сбившиеся волосы. Было душно и дремотно. Нартов не замечал, что возки давно уже поотстали. От полузабытья очнулся, лишь когда старший егерь нагнал колымагу и, вскочив на крыло, сказал сиплым голосом:
Андрей Константинович, сладу нет с Васькой. Опять задурил. Что велишь делать?
Нартов вылез, размял ноги и пошел к замешкавшимся возкам. Вокруг передового толпились люди – одни сочувственно вздыхали, другие поругивались. В возке сидели двое великанов, сумрачные, молчаливые, безучастные ко всему, что происходило вокруг. Третий великан на коленях стоял в дорожной пыли, ухватившись обеими руками за спицы заднего колеса. Он был огромен: на коленях, а выше обычного человеческого роста. Волосы его упали на застланные слезами глаза. Кони хрипели и бились под кнутами. Но возок не двигался с места. Мускулы на руках парня окаменели, жилы набухли.
- Не поеду, - твердил он. – Не поеду. Ворочай обратно. Домой!
Нартов, подойдя, нагнулся к его уху:
- Полно, Вася. Сам знаешь, Петр Алексеевич не помилует. Вставай-ка, Вася.
Парень всхлипнул, поднялся с колен и, сгорбясь, пошел к товарищам. Возок, а за ним и весь поезд медленно тронулся.
Андрей Константинович осмотрел бережно укрытую на отдельном возу кладь – железную машину, зашитую в сквозной дощатый шатер. Колымагу свою догонять не стал, сел в возок к трем великанам.
Они по-прежнему были мрачны. Василий смотрел в сторону. Когда кто-то из них, обратясь к Нартову, назвал его по-уставному «господином», он усмехнулся, покривив тонкие губы:
- Какой я господин, ребята. Родом – вам ровня, званием – токарь, стало быть, человек мастеровой.
Великаны с любопытством повернулись к нему. Без пудренных буклей, без мундира он и в самом деле выглядел простым российским мужиком, не очень веселым, но добродушным.
- Не верите? – спросил Нартов. – Так послушайте-ка.
И он рассказал им свою жизнь.
Учился Андрей Константинович в Москве, в школе математических и навигацких наук. Школа эта помещалась в Сухаревской башне, высоченной каменной громадине с широкой, крытой лестницей.
Учеников в Навигацкую школу набирали «добровольно хотящих, иных же паче и со принуждением». Нартов был принят в школу великовозрастным юнцом; к учению пристрастился, а пуще всего к ремеслу.
Математику проходил у Леонтия Магницкого, токарное дело – у мастера Егана Блеера и Юрия Курносова. Изучал он арифметику и геометрию, меркаторскую навигацию, сферическую тригонометрию, фортификацию. Школу он закончил в год славной Полтавской победы и остался при школе же, в токарной мастерской. Здесь он не только работал на станках, но и новые строил. После двухлетних трудов Нартов построил «махину, что работает розы», - ею можно было на металле резать изогнутые, подобные цветам линии. Это был токарно-копировальный станок невиданного ранее устройства.
Царь Петр, создавший Навигацкую школу и внимательно следивший за ее успехами, назначил Нартова своим личным токарем. С тех пор они почти не расставались. Андрей Константинович жил во дворце. Здесь они тачивали на стоящих рядом станках, оба с закатанными до локтей рукавами, в широких кожаных передниках. Петр гордился Нартовым, его работой, его станками. Вот и задумал он послать своего токаря в зарубежные края с наказом познакомиться там с ремеслами и художествами.
Первым Нартов должен был посетить прусского короля Фридриха-Вильгельма. Вез он ему станок своей работы в дар от Петра. С ним же ехали три великана – вятич, орловец и костромич, назначенные царем в Потсдамский полк, где собирались со всего мира солдаты самого высоко роста. Впереди показались заставы Берлина. Нартов поспешил к своей колымаге – надевать парик.
Фридрих-Вильгельм принял Нартова в своем дворце. Андрей Константинович сразу вспомнил сказанные Петром слова о том, что король прусский любит ловить рыбу, да чтоб не промочить ног. Козловатый, голову набок, подошел он к Нартову, потрепал его по плечу.
Привезенный токарный станок собрали и установили в Мраморном зале. Полтора месяца Нартов обучал короля искусству точения по металлу и кости, затем был отпущен в Голландию.
Андрей Константинович посетил еще Англию и Францию. Он изучал астрономию, математику и медальерное искусство. Во всех странах его токарному мастерству отдавали должное самые строгие ценители.
Вот отрывки из трех сохранившихся писем этой поры.
Н а р т о в – к а б и н е т – с е к р е т а р ю М а к а р о в у, и з Б е р л и н а в П е т е р б у р г
«Токарная махина поставлена в Мраморовой камере. Король сказал, что в Берлине такой махины нет. Мы остались для показания резных работ… И королю многие куншты показали, и как в движении оная махина».
Н а р т о в - П е т р у, и з Л о н д о н а в П е т е р б у р г
«Здесь таких токарных мастеров, которые превзошли российских мастеров, не нашел, и чертежи махинам, которые ваше царское величество приказал здесь сделать, я мастерам казал и оные сделать по ним не могут».
Б и н ь о н, п р е з и д е н т ф р а н ц у з с к о й А к а д е м и и н а у к - П е т р у, и з П а р и ж а в
П е т е р б у р г
«Постоянная его. Нартова, прилежность в учении математике, великие успехи, которые он учинил в механике, наипаче же в оной части, которая касается до токарного станка – превосходны. Мы видели недавно три медали его работы, которые он оставил академии, яко памятный знак его искусства, как благодарности его… Невозможно ничего видеть дивнейшего. Чистота, исправность и субтельность находится в них, а металл не лучше выделан выходит из-под штемпеля, яко же он выходит из токарного станка господина Нартова…»
Через два года Андрей Константинович вернулся на родину. Если он научился немалому, то и учить ему довелось не меньше. Был мороз. Над Петербургом стлался туман. Ветви деревьев светились инеем.
* * *
Из-за двери слышатся железные скрипы и отрывистый, сердитый говор. К широкому крашеному косяку прибит лист с написанными вкривь и вкось строками:
«Кому не приказано или кто не позван, да не входит сюда, не токмо посторонний, но ниже служитель дома сего».
Лист этот появился с того дня, как губернатор санкт-петербургский Александр Данилыч Меншиков потребовал у Нартова, чтобы его впустили в токарню, а на запрет пригрозил: «Попомнишь у меня!»
Петр, прослышав о том, взял бумагу и тут же на токарном станке, прервав работу, написал грозное объявление и передал его Нартову:
- Вот тебе оборона. Прибей к дверям.
В Летнем дворце знали: токарня – место заповедное. Петр тут не только на станке точил, но и государственными делами занимался – принимал посланников, распекал управителей.
В токарне светло. Солнечные полосы отражаются в вощеных половицах. Комната угловая, одним порядком окон выходит к Неве, другим – к набирающим вешние соки и силу деревьям Летнего сада. Узор листвы сплетается и трепещет на стенах, на полотнах картин, изображающих корабли под парусами, на изразцах печи, где голубым по белому нарисованы те же корабли да нептуновы трезубцы.
Одна стена комнаты во всю высоту занята ветровым прибором. На двух белых цыфирниках пошатываются стрелки, они соединены с золоченым флюгером на коньке крыши и показывают направление и скорость ветра. Цыфирники окружены богатой дубовой резьбой. Тут же сверху прилепились часы, обрамленные крыльями, - в знак быстротечности времени. Маятник мелькает в деревянных узорах, стучит.
Петр склонился над станком, под резцом фигура слоновой кости. Сыплются мелкие желтые опилки. Петр спрашивает:
- Каково точу, Андрей?
Нартов косится, качает головой, не сдерживается:
- Резец тупой, видите, с задиром берет. Сколько раз говорено…
- Ну не смей! – ворчит Петр и идет выбирать новый инструмент.
Нартов работает на станке рядом. Он вытачивает медную медаль, которой хочет украсить свою новую машину. На золотистой меди постепенно проступает картина, изображающая основание Петербурга. Задумана она необыкновенно. Нет на ней ни пернатого марсова шлема, ни орла с ощеренным клювом, ни вельможи с указующим перстом. Все сделано по-другому: впереди, на самом казовом месте, сидит на земле каменщик в лаптях, в коротком кафтане, с молотком в руках и укладывает каменную мостовую. А в глубине картины поднимаются стены Петропавловской крепости и по невским волнам плывут корабли.
Вот кто настоящий творец Петербурга, положивший силы, кровь, жизнь свою в его основу, - работный человек, каменщик, плотник, землекоп. Ему, безымянному. Поет славу вдохновенный художник.
Андрей Константинович доволен своей работой, каждую линию десятки раз оглаживает. Петр давно уже сбросил передник и ушел из токарни. Солнечные блики меркнут на железных стойках станка. Нартов затачивает резцы, поворачивает медаль, долго любуется ею.
Остановив станок, Андрей Константинович задерживается в токарне, ходит среди машин, раздумывает. Эти станки – любимые создания Нартова. Сколько взяли они у него бессонных ночей.
Еще в Навигацкой школе Андрей Константинович пришел к мысли, что токарный станок, как он есть, к делу не годится и надобно его обдумать и перестроить. Доводилось Нартову бывать на верфях и видеть, как непомерно тяжела работа токарей.
Станки тогда были почти сплошь деревянные: брус, который надо обточить, зажимался в острые упоры. Вокруг бруса обвивалась петлей в три ряда веревка, один конец ее крепился к тетиве большущего лука, прибитого к потолку, а другой конец – к доске, спускающейся на пол. Токарь ногой нажимал доску, веревка натягивалась и крутила брус.
Однако самое трудное было не в том. Резец приходилось токарю держать руками и прижимать его изо всех сил к вращающемуся брусу. Если токарь чуть пережмет или недожмет, вся работа шла насмарку. Глазомер и сила нужны были тут недюжинные. Нартов не раз видывал, как токарь, проработав день у станка, за ужином не мог донести ложку до рта, расплескивал ее дрожащей рукой. Кожа на ладонях не выдерживала постоянного нажима, лопалась, обнажала кровоточащее мясо…
В одну из таких встреч с токарями у Нартова и возникла мысль: избавить человека от необходимости держать резец, придать станку как бы механическую руку!
Подолгу не выходил Нартов из мастерской Навигацкой школы. С помощью Юрия Курносова делал то железные, то деревянные устройства. Около двух лет длилась эта работа. В 1712 году был наконец создан токарный станок с приспособлением, которое изобретатель назвал попросту «держалкой».
«Держалка» внешне ничем не напоминала руку, хотя выполняла именно ее работу. В новом железном устройстве закреплялся резец, он механически продвигался вдоль изделия и снимал стружку*. (*Нартовская «держалка» и поныне существует во всех токарных станках. Только называется она суппортом.)
И в московской школе, и позже, в петербургской токарне, Андрей Константинович создавал все новые и новые станки: токарно-копировальные, зуборезные, сверлильные.
Пожалуй, самым великолепным из творений Нартова был токарно-копировальный станок, над которым он работал свыше десяти лет. На медной основе станка выбита надпись: «Начало произвождения к строению махины 1718 году, совершена 1729 году. Механик Андрей Нартов».
Шестерни этого станка блестели, словно выточенные из серебра, деревянная столешница была покрыта искусной резьбой, с фасадной стороны его украшали точеные колонки. В станке были не одна, а две «держалки». Одна держала палец копира. Другая – резец. Палец скользил по деревянной или глиняной модели, малейшее его движение передавалось резцу, и он в точности повторял форму модели на металле.
Работа этого станка была столь необычной, что люди суеверные склонны были видеть в ней дьявольскую выдумку.
Но нартовские станки с «держалкой» появились уже не только в царской токарне. Они работали в Адмиралтействе.
Петр многое доверял токарю и по-своему любил его. Но это не мешало царю пренебрегать самыми насущными нуждами Нартова.
Царь был щедр с иноземцами и скуповат при расчете со своими подданными. Нартов, первейший токарь России, человек, близкий к Петру, жил бедно.
Ему пришлось даже обратиться с челобитной к царю. С обидой сравнивает он свое положение и положение немецкого мастера.
За десять лет трудов в царской токарне Нартов создал одиннадцать новых станков. Немецкий мастер за то же время сделал лишь один станок, но жалованья получил втрое больше, чем Нартов…
Нартов работал в мастерской допоздна, нередко и ночью. Чувствовал – многое надо сделать, времени не хватало, сил не хватало.
В эту пору подготавливался проект Академии наук. У Нартова была излюбленная мысль: вместе с Академией наук должна существовать и Академия художеств, ремесел. Зная петровские планы на будущее, понимал он, что многое в этих планах будет решаться ремеслами.
Нартов в жизни своей не умел ничего делать наполовину. Если любил человека, как Петра, то до поклонения. Если ненавидел, как впоследствии Шумахера, готов был за горло схватить. Если увлечен новой мыслью – загорится, о себе позабудет.
Так работал он над проектом Академии художеств – без устали.
Этот проект он представил Петру, здесь были разработаны и задачи академии, и перечень классов, и роспись мастерам.
Петр незамедлительно, в тот же день одобрил проект, точно указав, каким классам быть при Академии художеств: «… 1. Живописна. 2. Скульпторна. 3. Штыховальна. 4. Тушевальна. 5. Грыдоровальна. 6. Граверна. 7. Столярна. 8. Токарное. 9. Плотничное. 10. Мельниц всяких. 11. Слюзов. 12. Фонтанов и прочаго, что до гидролики подлежит. 13. Оптических. 14. Инструментов математических. 15. Инструментов лекарских. 16. Слесарное. 17. Медного дела. 18. Часовое».
В директора Академии художеств Петр прочил Нартова.
Это был большой, но несбывшийся замысел.
Через два месяца после утверждения нартовского проекта Петр умер.
Для царского токаря началась новая жизнь, полная тяжелой борьбы.
* * *
Советник канцелярии Академии наук Иоганн Даниил Шумахер почти совсем не говорил по-русски. Нартов, числившийся отныне «по академии», по-немецки знал всего лишь несколько слов. Разговаривали они друг с другом не часто, но коль доводилось, с первых минут переходили на крик и тогда уж совсем не понимали друг друга.
Если миновать то, как Шумахер, брызгая слюной, ломал русские слова, и то, как Андрей Константинович гремел кулаками по полированной крышке стола в торжественном конференц-зале, разговор их чаще всего носил такой характер:
- Тебе неведомы иностранные диалекты, - упрекал Шумахер, - и в науках немного смыслишь. Инструменское дело есть художество, до высоких и свободных наук нимало не касается.
- Инструментальное дело – истинная наука, от нее людям великое благо, - утверждал Нартов. – Но как же ты в России живешь, хлеб русский ешь, российской академии советником состоишь, а языка русского не знаешь?
- Все нерусское противно твоему характеру, - сердился Шумахер, - сие есть невежество и дикость.
- Напраслину возводишь, - отвечал Нартов, - Лефорт, который привез тебя из Эльзаса, и Патрик Гордон – иноземцы, а я чту их за умение, за то, что они моему народу верно служат. Но с тем не примирюсь: пошто не изыщешь ученых из россиян, пошто все выдаешь в печать на иностранных диалектах, а не на российском, чтобы и народ знал?..
Разными людьми были Шумахер и Нартов. Они враждовали жестоко.
Андрей Константинович и после смерти Петра трудился не покладая рук. Он начал вытачивать «Триумфальный столп» в честь побед Петровых; хотел в звонкой меди поведать миру о славе и о силе русского оружия. Каждая картина, выточенная на металле, имела свой девиз – одна: «Российский Сампсон шведского при Полтавии лва растерза», другая: «Мужество Петрово при Ангуте явлено», третья: «Сильна ладия российска при Чудском озере», четвертая: «Мирны во веки пребудем», пятая: «В Еренсбурхе орел возгнездися Российский».
До двадцати семи картин выточил Нартов, сделав для них множество оригиналов-копиров из пальмового дерева. Но столпа не закончил: денежные выдачи были прекращены.
В Академию наук передали петровскую токарню. Андрею Константиновичу поручили управление «механической экспедицией».
В академии верховодил Шумахер. Он по своей воле изгонял талантливейших ученых, душил самобытную русскую науку, полновластно распоряжался денежными средствами, не останавливаясь и перед прямыми подлогами и мошенничествами.
В Нартове Шумахер сразу почувствовал смертельного врага и постарался сделать все, чтобы пребывание в академии стало для него невозможным. Шумахер годами не платил ему жалованье, и Нартов с двумя сыновьями должен был жить взаймы. Наконец Нартова просто-напросто вычеркнули из академических списков…
Произволом Шумахера возмущались многие. Десятки жалоб подавались на деспотического советника канцелярии не одними лишь русскими, но также и иностранцами. Математики Эйлер и Бернулли вынуждены были покинуть академию. Астроном Делиль горячо поддерживал Нартова. Все жалобы и донесения были бессильны. Шумахер располагал большой поддержкой при дворе.
Андрей Константинович собрал многочисленные жалобы на Шумахера и написал письмо в сенат. В письме этом говорилось: «…яко сын отечества не могу умолчать». Он напоминал, что академия была задумана Петром «не для одних чужестранных, но паче для своих подданных», гневно и смело рассказывал о всех злоупотреблениях.
Чтобы письмо это вернее миновало рук защитников Шумахера, Нартов отправился в Москву и сам вручил его царице.
Решение вышло скорое и для многих неожиданное. Шумахера арестовали и дело его передали в следственную комиссию. Академическим советником назначили Нартова.
Этого поста и звания Андрей Константинович не домогался, он лелеял свою давнишнюю мечту о создании Академии художеств и мыслил уйти в нее. Но отказаться от тяжкого бремени управления расстроенными делами Академии наук счел себя не вправе. Речь шла о судьбах отечественной науки. Андрей Константинович привел в порядок денежные дела академии, потребовал, чтобы все должники ее возвратили долг. Он велел печатать ученые сочинения прежде всего на русском языке.
В академической гимназии насчитывалось немало учителей-иностранцев, не знавших русского языка. Нартов поручил преподавание русским ученым. В числе новых учителей академической гимназии значился и Михаил Васильевич Ломоносов, недавно возвратившийся из заграничной поездки…
К этому времени Нартову перевалило за пятьдесят лет, Ломоносову исполнилось тридцать. Оба они были неистовы в своем влечении к науке и мастерству.
Люди больших порывов, пылкого характера, они и меж собой нередко ссорились. Случалось, что Ломоносов потребует денег на новую лабораторию, а Нартов откажет, тогда Михаил Васильевич уходил, крепко хлопнув дверью. Нартов и Ломоносов далеки были от дворцовых интриг, от скрытых пружин, действовавших при дворе. Между тем покровители Шумахера не дремали.
В комиссию, расследовавшую «академическое дело», стали поступать жалобы на Нартова, его обвиняли в грубости. «Кто такой Нартов? – спрашивали жалобщики. – Человек низкого происхождения. Кто такой Ломоносов? Сын крестьянина, помора. Вот кто поднял бунт в академии против господ благородных, ученых».
Следственную комиссию возглавлял адмирал, которого неосторожный Нартов объявил в числе «должников академии» и потребовал от него возвращения 90 рублей с копейками…
Во всем обеленный Шумахер возвратился на место советника, а затем и директора академии. Нартова сначала отчислили, потом все же допустили к заведованию механическими мастерскими. Ломоносову в наказание за то, что он поддерживал Нартова, сократили жалованье. Андрей Константинович тяжело пережил несправедливость. Но работал, пока были силы.
Новое поприще открылось для него в совершенствовании огневого артиллерийского дела. Он создал способ сверления и отливки орудий, участвовал в оснащении русской артиллерии новыми пушками – «единорогами».
Долгие годы проработал он над изобретением скорострельной батареи. Нартов сам рассчитывал ее. Помогал строить и опробовать. На деревянном круге веером были установлены сорок четыре малые мортиры, разделенные на отделения. Заряды воспламенялись через общие желоба, и мортирки стреляли разом.
О нартовской скорострельной батарее в середине века доносилось в артиллерийское управление: «Апробована и находится в готовности».
Работая над совершенствованием орудий, Андрей Константинович не переставал заниматься своим давнишним и любимым делом – изобретал и улучшал машины.
Токарные станки с придуманными Нартовым «держалками» установлены были во многих мастерских Москвы и Петербурга. Среди токарных мастеров все больше становилось нартовских выучеников.
В Академии наук Андрей Константинович бывал редко. Только одно и радовало его – успехи Ломоносова в науках. При встречах с Михаилом Васильевичем просил его читать вирши. Больше всего любил Нартов оду 1747 года. Он заставлял Ломоносова по нескольку раз повторять строфу:
|
О вы, которых ожидает |
Ломоносов читал, размеренно взмахивая рукой, закинув голову. Стихи вызывали слезы на глазах Нартова. Он говорил:
- Михайло Васильевич, может быть, во всей поэзии нашей нет ничего радостней. Ты – надежда России, дорогой друг мой… - И, настроясь стихами на торжественный лад, поднимался, взволнованно сжимал плечи Ломоносова: - тебе, Михайло Васильевич, тебе завещаю свою великую любовь к отечеству!
1 2 3 4 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:
